Как на Рязанке сдавали экзамен по философии 1 января

Воспоминания о советском студенчестве

На третьем курсе журфака МГУ, в зимнюю сессию, мою группу поразил неприятный сюрприз: экзамен по зарубежной философии предстояло сдавать 1 января.

— Но не в девять, как обычно, — пожалели нас в учебной части, — в десять. Чтобы все выспались и хорошенько отдохнули…

Принимать экзамен должен был занудливый аспирант философского факультета — хуже быть не могло. Аспиранты старались показать себя опытными всезнайками и вытряхивали из нас души.

После консультации 30 декабря мы вышли с факультета вместе с аспирантом — всем было до метро. В метро выяснилось, что некоторым с ним по пути: он жил на Рязанском проспекте. И спасительная мысль засияла передо мной, ведь прямо у метро «Рязанский проспект» располагался знаменитый на всю Москву пивной бар! С цыплятами табака, креветками и почти неразбавленным пивом: здесь честно недоливали…

Мы вышли из метро.

— Андрей Константинович, — спросил я, — может быть, перенесем начало экзамена? На одиннадцать?

Мы стояли прямо напротив пивбара.

— Мудрая мысль, — ответил аспирант.

— А может…

— Что?

— Может, прямо здесь и сдадим? Зачем так далеко ездить?

Помолчали.

— У нас и полгруппы рядом живет, — добавил я.

— Ну, раз полгруппы… Действительно… Гм…

Я обзвонил всех, предупредил, чтобы принесли по 5 рублей минимум, двоечники — по 10…

Новогодняя ночь прошла бурно. И в одиннадцать утра, заметаемые легкой метелью, мы собрались под козырьком метро. Нас обдувало теплом из дверей.

Аспиранта все не было. Наконец в метели показалась фигурка в клетчатом пальто. Мы шумно приветствовали экзаменатора и бодро подошли к дверям храма пива. Жах! На двери висела табличка: «1 января пивбар работает с 15.00». Помолчали.

— Вовек не сдадим… — пискнул маленький Егорка.

Желваки заиграли на скулах экзаменатора. Нехорошая улыбка исказила его черты.

— Изрядная шутка, — промолвил он. — Философская, я бы сказал…

На меня угрожающе надвинулись все восемь одногруппников, включая троих, что жили поблизости.

— Постойте! — сказал я. — Погодите!

И постучал в стекло. Показалась заспанная рожа швейцара.

— Закрыто! — рявкнул он и показал на табличку.

— Семнадцать! — громко сказал я.

Швейцар вздрогнул. Повисла тишина.

— Семнадцать! — повторил я.

Он открыл двери и поклонился.

— К Павлу Николаичу! — как можно более равнодушно произнес я, и мы вошли.

О, какая музыка наполняла наши сердца! Какие перспективы открылись перед нами — перед счастливчиками в полусонной Москве!

— Павла Николаича пока нет, — тихо сказал мне старший официант, торопливо сметая крошки со стола. — Позвонить? Разбудить?

— Не стоит, пусть отдыхает. Мы пока… Вот… Пивка…

Ох!

Ох, какие были цыплята и шашлыки! Ох, и пиво было неразбавленным, из особого крана — личного крана Павла Николаича!

Через час мы уже пели. На звуки веселья пришла милиция.

— Философы МГУ, — сказали им официанты. — Гости Пал Николаича…

Патрульные постеснялись выпить пива перед нами и ушли.

Отметки у группы были только отличные. Расходились поздно. Слава обо мне как о всемогущем волшебнике пошла по всем факультетам.

Пал Николаич, кстати, так и не появился — не смог. Да заместителю директора пивбара и не такое прощалось.

И лишь к весне, набравшись смелости, аспирант спросил меня, встретив случайно у метро:

— А почему пароль такой: «Семнадцать»?

— А чтоб никто не догадался, — ответил я.

И теперь могу признаться: Пал Николаича я не знал, просто в те годы, что я работал на заводе на Рязанке, так проходил сюда мой начальник цеха, сосед Пал Николаича по подъезду из квартиры номер семнадцать…